… и ещё год спустя я, не глядя, кидаю отточенным движением лакомый кусочек в миску, а он плюхается на пол; я оборачиваюсь на «не тот» звук, замираю и начинаю беззвучно скулить…
Мама была – врач. Чистюля. И очень занятый и постоянно уставший человек. К тому же, мы часто переезжали, потому что папа тоже врач, только военный. Поэтому принесённые мной с улицы котята кормились и отправлялись обратно на улицу.
Я вышла замуж и спросила мужа: «А ты хочешь собаку?»
Мы родили дочку и засели за разные умные книжки – выбирать породу.
Чтобы – умная, добрая, весёлая, любила детей, не сильно сорила шерстью и ещё защищала в придачу, если потребуется. Ах да, ещё – красавица. Такая нашлась. Миттель-шнауцер называется.
Я прочитала, что надо выбрать имя с буквой «р» - собака легче запомнит кличку. Да не вопрос! Барба. Барррба! Барбара, Барбоска, Барбосина, Варвара-краса. Лесстли Барби Корсар.
Я прочитала, что надо уронить рядом со щенком связку ключей и по реакции (испугался, заинтересовался, не обратил внимания) выбирать. Я выбрала ту, которая продолжала спать. У меня же четырёхлетний ребёнок, я должна быть осторожной.
Этот маленький сонный комочек ехал домой у меня за пазухой. Мне было тепло, щекотно и боязно – вдруг она там описается. Дома Барба смешно ковыляла по квартире, её маленькие щенячьи лапки путались и разъезжались на скользком паркете. А ночью «спящая красавица» наотрез отказалась спать и начала плакать. Дочка отдала ей все мягкие игрушки – собаку, ежа и лису. Барба лежала на шерстяном одеяле в шесть слоёв, обложенная суррогатными мамками, под носом у неё была тряпочка, срезанная с материнской простынки, чтобы пахло мамой, но она всё равно скулила. Я легла рядом с ней на пол и положила свою ладонь ей на голову. Так она и спала: я уйду – она просыпается и плачет, вернусь к ней – засыпает.
В общем, номер с ключами не прошёл - щена оказалась очень живой, шумной, весёлой и вёрткой. Тапки не ела – ела мебель. Мебель мазалась кашицей из перца. Помогало мало. До сих пор в доме есть стул и тумбочка с обгрызенными ножками.
Помню, как скоблила говядину и делала домашний творог, как по дороге с работы домой собирала для неё зелёные листья одуванов, замачивала в солёной воде и потом делала из них салат с подсолнечным маслом.
Помню Барбосу в кукольной кроватке, заботливо укрытую одеяльцем с кружавчиками, и в игрушечной коляске, и на качелях. Помню, как она с недоумением смотрела на заводную лающую собачку, а потом подошла и понюхала под хвостом.
Помню первый её Новый год, когда она стащила с ёлки «дождик» и съела его, а потом я два дня бегала за ней с ножницами и срезала серебристый «хвост».
Помню, как у неё стала расти «породная» бородка, а дочка с удивлением спрашивала: «Но Барба ведь – девочка! Почему у неё растёт борода?»
Помню, как она прыгала, встречая мужа – допрыгивала до уха, чтобы лизнуть. Я обижалась – меня так не встречаешь, а я тебя кормлю-пою-холю и лелею и не совершаю ошибки в районе хвоста при тримминге и стрижке, как папа…
Помню, как муж поиграл с ней в игру «Кто победит – Барба или холодильник», и пока я была на работе, скормил ей всё, что нашлось в этом самом холодильнике. Потом он, сам голодный, но удовлетворённый экспериментом, пошёл спать, а я всю ночь бегала с Барбосиной на улицу.
Помню, как показала ей первый раз тихий свёрток с сыном и сказала: «Смотри, кто у нас теперь есть. Он тоже твой маленький хозяин». Ага, как же! Сын был навсегда в её иерархии ниже. Обижать не обижала – что с маленького возьмёшь,- но приказы игнорировала и печенье с конфетами выхватывала из детских ручек запросто. « Ма-а-ма! У меня Ба'ба чупа-чупс с’иеэл!»
Слово «нельзя» было вторым после имени. «Кушать» - третьим, а «гулять» - четвёртым. И никогда она меня не будила, давала отсыпаться по выходным и просовывала свой нос в спальню только тогда, когда чуяла, что я уже сама проснулась. Помню, как бросалась к своей миске, услышав «текущий ремонт» - ей что «текущий», что «кушать» - всё одно.
Помню, как на слова «пойдём мыть бороду» она мигом куда-то пряталась, как будто не кашу собирались отмывать, а покушались на её девичью честь.
А первые прогулки, первые спуски с поводка, когда я как угорелая гонялась за ней и подманивала вкусностями этого мартовского бычка, почуявшего весну и первую травку!
А охотничий инстинкт, когда весной обязательно надо вываляться в какой-нибудь пахучей дряни!
А привычка после купания обтирать бока о диваны и носиться, как угорелая, по комнатам (это она так сохла)!
А таскание сливочного масла с обеденного стола на кухне!
Когда становилось совсем холодно, мы Барбосе разрешали спать в кресле. Так эта хитрюга вечером забиралась в кресло, а утром я обнаруживала её на диване - с вытянутыми в длину лапами! Ей так больше нравилось.
А ещё, когда на гриле жарилась курица, Барба садилась напротив «окна в духовку» и медитировала на крутящуюся тушку.
Помню, как в самолёте стюардесса увидела, что я пою Барбоску из ладони, всплеснула руками и самолично принесла «для такой прелестной и воспитанной собаки» миски с водой и едой. А знакомая, которой как-то пришлось оставить Барбу на две недели, отказывалась её возвращать – «такая собака нужна самому».
Просто Барба была хорошим человеком. Добрая, смешная, со своими слабостями, любящая и верная (как она защищала меня от пьяного! откуда только такой бас взялся в этой стройной модельной фигурке!).
…
А ещё она разговаривала. Я приходила с работы; Барба сначала инспектировала пакеты с покупками, а потом клала свою голову мне на колени и издавала звуки со множеством интонаций, ничего общего не имеющие ни с лаем, ни с собачьим скулежом - рассказывала о проведённом дне: Алёна меня поздно выгуляла, а Серёжка играл в доктора и пытался поставить градусник-карандаш – ректально! Это же ужас какой-то! Я его в следующий раз укушу, так и знай! А когда папа придёт? А что на ужин? Да я тебя тоже люблю! Почеши ещё за ушами…
…
Пятнадцать лет. Я не хочу помнить, но помню последний год – подслеповата, лапы не держат, ветеринары, анализы, диагноз. Я научилась делать уколы. Шесть уколов в день, три в холку, три в бедро. Там бедра этого уже не осталось, так, худенькая лапка. Печень и почки отказывают. Памперсы. Спит там, где упадёт без сил. Укрываю пледом и иду тихо плакать на кухню, чтобы не пугать сына.
…
Кашляет. Иду к ней. Барба встала со своего места, сделала несколько шагов, и лапы опять подогнулись. Подсунула свою ладонь ей под голову, заглянула в глаза и…. и поняла, что успела. Успела заглянуть, дотронуться, назвать по имени.
Приехал муж. Я вдруг стала на что-то глупо надеяться, зеркальце в руках крутила. И когда этот взрослый и сильный мужчина лёг рядом с ней, и по его щекам побежали слёзы, надежда ушла.
… и ещё год спустя я, не глядя, кидаю отточенным движением лакомый кусочек в миску, а он плюхается на пол; я оборачиваюсь на «не тот» звук, замираю и начинаю беззвучно скулить…
А три года спустя я пишу этот пост.
Барбосина! Как ты там на своей собачьей радуге? Сахарных косточек вдоволь?
Я тебя тоже люблю.
…
Как Барбу отучали воровать
Барба, когда была молодой и неучёной, забиралась на табуретку и слизывала подчистую масло из маслёнки, стоящей на столе. Обучение посредством строгого голоса и подпопника привели к тому, что в нашем присутствии она усиленно делала вид, что ей это масло (или что другое) на фиг не нужно. И даже, когда мы были в другой комнате – тоже. Но стоило выйти из квартиры…
Обучение правильным манерам походило на цирковой номер. На стол ставилась миска с пельменями, и мы выходили из квартиры и даже вызывали лифт. Фишка в том, что входная дверь была напротив кухонного стола. А в двери была замочная скважина, через которую можно было увидеть, как Барба нарезает круги вокруг стола и потом, не удержавшись, всё-таки охотится на пельмени. Нужно было сразу проникнуть в квартиру, нашуметь, создать суматоху, погрозить, дать подпопник и т.п. Отучили. (Потом случаи воровства были уже только в старческом состоянии, когда я была готова простить ей всё – и пельмени, и масло, лишь бы просто жила и не болела).
Как Барбу «фотографировали»
Но вот случилось сделать ей рентген. В ветлечебнице такого сервиса не нашлось, поэтому привезла её в обычную человеческую больницу к своему отцу. И глубоко отученная от стола собака сделала всё, чтобы не лечь на рентгеновский стол. Я с ней справиться не могла. Отец тоже. И тут в кабинет вошёл здоровый дядька в окровавленной робе. Буквально за секунду оценив обстановку, он сказал:
- О! Собака!!!
И, схватив Барбосину двумя руками за шкирку и где-то в районе хвоста, встряхнул и шмякнул, можно сказать, на стол… Барба тут же напустила лужу от страха и притихла. Снимки были сделаны. Дядька оказался хирургом – так, мимо проходил после операции.
Барба и вороны
Гуляем. Я иду по тропочке, Барбоска вокруг шныряет. Вдруг с дерева на неё просто камнем падает ворона и клюёт в спину. Мы обе от неожиданности остолбенели - ни гавкнуть, ни пошевелиться. А ворона повторяет атаку - клюёт и ещё и когти распускает. Барба начала огрызаться, так тут вторая ворона подоспела. Я решила не ждать развязки, пристегнула карабин к ошейнику, и, отмахиваясь от ворон (но, надо сказать, на меня они не покушались), потащила собаку прочь. Спина у неё была хорошо располосована, лечить пришлось. На следующий день повторилось то же самое, опять пришлось ретироваться. Муж пошёл исследовать это место и в кустах обнаружил выпавшего воронёнка, а на дереве - гнездо. Пришлось под карканье ворон поднимать птенца "домой". Надо отдать должное воронам - летали вокруг, каркали, но на него не нападали, как будто понимали, что он собирается делать. Но мы, на всякий случай, некоторое время туда с Барбой не ходили.
Барба и хомяк
Не знаю, что случилось, если бы Барба до этого воронёнка добралась. Как-то нам оставили хомяка на время отъезда. Муж держал его, обхватив туловище ладонью и пальцами, как в коконе, и рассматривал. Барбоска подкралась и прыгнула. Зубы клацнули у самой хомячьей головы. Но хомяк оказался не дураком – он втянул голову внутрь мужниного кулака, только складочка шкурки снаружи осталась.
Грызуна нам дали почему-то в большой стеклянной банке. Барбоса вся извелась, она забыла все «нельзя» и пыталась эту банку достать и опрокинуть, а когда хомячье убежище поставили как можно выше – на шкаф,- просто целый день сидела, задрав голову, и следила за «дичью». А всё потому, что предки шнауцеров были конюшенными пинчерами и жили, соответственно, в конюшнях, гоняя там крыс получше котов. Хомяку пришлось срочно искать другую гостиницу. Во избежание.
Барба и морковка
Вообще-то, Барба была всеядной, она ела всё (даже разные «Педигри»), кроме соевых имитаций и кальмаров.
Однажды нам привезли много морковки, целый мешок, прямо с поля. На кухне расстелили газеты и вывалили на них оранжевые корнеплоды – сушиться. А Барба морковку о-очень уважала. И, конечно же, решила, что это ей такой подарок сделали. Даже спать стала рядом с ней – охранять. А то всякие мамы повадились таскать морковку для супа и салата! Непорядок, конечно, но на маму же не гавкнешь.
А ночью мы просыпались от хруста – Барба поспит немножко, потом встрепенётся от плохого сна, в котором разные тёмные личности покушаются на её морковку, закусит предметом охраны и дальше спать – вполглаза.