За нашим местным «файв о’клок», преобразованным на работе в «тен», зашёл разговор о «колхозах» (так называемые трудовые лагеря, практиковавшиеся у старших школьников во время летних каникул и у студентов в сентябре-октябре), и все, кто успел испытать это явление на себе, ударились в воспоминания.
Говорили о не пришедших вовремя автобусах, что, мол, приходилось пешком идти с поля, о каких-то недоваренных яйцах в столовке и куске масла на сером хлебе, о работе под палящим солнцем, когда студенты вкалывали, а колхозники спали, о том, что электричество отключали, воды не было...
Наверное, у меня было всё то же самое – недоваренные яйца и не приехавшие автобусы. Только я этого как-то не помню.
А вот помню, и очень хорошо, как мы учили Вичку на помидорах целоваться.
Наелись этих самых помидор на всю оставшуюся жизнь! Даже теперь, по прошествии 25-ти лет, когда я летом кусаю целый, сочный, красный, мясистый, с невообразимо помидорным вкусом овощ, я всегда вспоминаю наши посиделки в лесополосе рядом с полем, куда мы прятались в полдень от солнца. На косынке разложены помидоры, мы их обтираем краем оттянутой на животе футболки. К тому моменту всякие «Римлянки» и Камасутры с Ветками персика были прочитаны, свой опыт тоже имелся, поэтому мы со Светкой вовсю даём советы, покрикиваем, хихикаем, выгибаем шеи, чтобы лучше рассмотреть место соприкосновения и собственно процесс «поцелуя»: «Да нет же, не кусай, втягивай, вакуум создавай, пусть сам лопнет… ага, вот, считай, что губы открылись даже у самого упорного нехотельщика целоваться… а теперь…».Вичка вытирает губы и подбородок тыльной стороной ладони и устало вздыхает: «Сольки бы сейчас». «Но-но-но, - строго говорю я, - только без садо-мазо!» - и мы втроём заваливаемся в сухую пыльную траву, хохочем и давим недоцелованные помидоры.
А потом, когда все помидоры собраны, откуда-то появляется велосипед, и меня, как главную неумеху, учат на нём кататься, причём, прямо на колхозном поле. И, что самое интересное, я еду! Еду и ору: «Ой, держите меня! Ой, а как поворачивать?» И научилась таки. Правда, в городе на асфальте у меня опять перестало получаться, надо как-то попробовать в экстремальных условиях – вдруг моё умение исключительно на пересечённой местности проявляется.
Помню яблочный сад в Верхнесадовом, лазанье по деревьям и узнавание сортов навскидку – по листочкам, по запаху или укусу с закрытыми глазами.
И ночные купания в море в октябре месяце, потому что – да, горячая вода была раз в неделю, а мыться хотелось каждый день. Заходишь в воду по щиколотки, она щиплется холодом, но ты смотришь вперёд на жёлтую дрожащую дорожку и, как лунатик делаешь сомнамбулические шажки, а потом бросаешься прямо в это золото, подбадривая себя своим же визгом.
Помню как отмечали День Нептуна в интернациональном студенческом стройотряде под Смоленском, где мы крыли крыши рубероидом. В то лето я умудрилась обесцветить свои волосы и, когда мне надоело подкрашивать отросшие корни, попыталась восстановить свой цвет обратно. Только цвет не восстановился, вместо русо-каштановой я стала пепельно-зелёной. И, конечно же, на День Нептуна я была русалкой – с такими-то волосами кем ещё быть? И вот я сидела, обмотанная большой рыбацкой сетью, в бочке рядом с троном морского царя, а команда армянских ребят меня выкрала прямо с бочкой и притащила в свою «кают-компанию», а наши потом с боем меня выручали.
Помню, как во время «колхоза» ребята делали свадьбу – родители у них жили как раз в том городке, под которым мы окучивали поля. Девчонки умудрились взять с собой нарядные платья, оставшиеся, в основном, от выпускного школьного бала, и босоножки на каблуках, и весь Джанкой смотрел на цветную стайку, вспорхнувшую из кузова колхозного грузовика и полетевшую по его улицам. На свадебных столах была самогонка, поэтому всем пришлось пить «кровавую Мери», рецепт которой смутно маячил в памяти. За неимением ножей, самогон лили в томатный сок по вилкам, а местную группу, наяривавшую за музыкальными инструментами стандартный кабацкий ассортимент, отправили курить и забацали что-то своё, от чего тётушки сидели с открытыми ртами, но студиозусов не третировали, а даже, наоборот, веселились.
А ночью, бродя по закоулкам большого дома, где нас разместили спать вповалку на всех плоскостях, я зашла в какую-то тихую тёмную комнату и услышала голос жениха: «Ну, что, Ирина, третьей будешь?!» А родственники потом недоумевали, отчего из комнаты молодожёнов ночью хохот доносился.
И даже самый первый, «маленький колхоз» после 9-го класса запомнился мне не трудностями подвязки винограда и различными бытовыми неудобствами (к коим я, кстати, очень чувствительна), а большой коробкой театрального грима, который мы весь извели на свои физиономии и руки, когда решили показать вечером «Бони-М».
Орёт с ужасным тембром и шипением переносной магнитофон. На площадке около деревянных столов, за которыми мы обедаем, висят фонарики, и четыре девчонки с коричневыми лицами, в собранном со всего лагеря подходящим под выступление «прикиде» и массажными расчёсками в руках вместо микрофонов вовсю оттягиваются. «Санни!» - горланят они, протягивая руки вверх. «Браун гёрл ин ве ринг», - напоказ шоколадные лица. И, конечно, «Ро-ро-роспути!» - когда уже все, включая пришедших на концерт местных, становятся Бонями, орут, и прыгают, а в соседнем селе бабульки крестятся, бормочут «свят, свят», и утирают уголки губ уголками своих платочков.
А то – яйца недоваренные, автобус не приехал…
И бонус. Два года назад, Севастополь. Я специально заезжала в наш студгородок.
У общаги радиотехнического поставили памятник шаре. Теперь студенты перед экзаменом полируют "шару" :))
Наша общага явно просит ремонта.
На нашей общаге теперь вывеска на украинском. Смешное слово.
Заглянула внутрь. Теперь там решётка и строгая вахта.
