Моя бабушка жила в деревне. Добирались мы туда из города на ужасном, пыльном и жарком автобусе, который останавливался на трассе, а дальше надо было идти пешком через улочки, огороды, канавы, мимо кладбища и сельской школы. Баба Саша всегда знала, когда мы приедем и без телефона – бело-рыжий Бобик, никогда не привязанный, срывался со двора и улепётывал в сторону дороги в город. Мы вываливаемся из автобуса, а он уже тут, как тут, виляет не просто хвостом, а, всем телом, начиная от шеи, и торжественно сопровождает нас до дома.
У бабушки я обедала во дворе. Столом мне была табуретка, а стулом – маленькая скамеечка. Мне очень нравились такие обеды, потому что можно было всё скормить Бобику - есть я не любила. Баба Саша не бегала за мной с ложками «за маму, за папу», как я там поела – не её дело. Зато, когда я, проголодавшись, прибегала с улицы в дом и просила что-нибудь вкусненькое, получала от неё шиш с маком – надо было нормально есть за столом. Ну, могла уговорить её только на кусок хлеба со смальцем (!). Кто не знает, это перетопленное свиное сало. Со временем Бобику доставалось всё меньше и меньше кусков с моего стола. Так что, за месяц, проведённый у бабушки, я, «глиста в корсете», как называла меня мама, становилась вполне нормальным упитанным ребёнком.
Во дворе не было грядок с петрушкой или загонов с утками, как у соседей. Несколько вишнёвых и абрикосовых деревьев – для тени, и клумбочки с ирисами, обложенные по кругу камнями. Я была горда своим именем «Ирина», оно было созвучно названию этих прекрасных цветов, хотя бабушка упорно называла их «петушками». А вдоль забора росли мальвы – розовые, белые, жёлтые, сиреневые…
Вот из них я и делала себе куклы. Сам цветок мальвы был платьем, нераспустившийся бутон – головой. Соединялось всё это спичками или проволокой – и вот Золушка отправляется на бал! Я целыми днями могла возиться с такими куколками, конечно, когда не бегала на речку за мальками, или в лес за орехами, или на луг смотреть, как доят коров в полдень.
А потом поспевала кукуруза, и появлялись другие куклы – из початков. С длинными шёлковыми волосами разного цвета. Им можно было заплетать косы и надевать юбочки из листьев.
Мои куклы жили в волшебном мире с реликтовыми лесами из ожины, заливными лугами из проросшей между каменными плитками травы и озером из старого корыта на заднем дворе.
И вряд ли я была менее счастлива с этими куклами, нежели современные девочки с Барби.
В деревне.
Какое наслаждение! Как в детской жизни прежней
Босой ногою трогать землю, а не пол.
Среди упругих листьев выискивать черешни,
И серьгами развешивать, и складывать в подол.
И мазать губы соком зелёного ореха.
И старенькое платье на дереве порвать.
Царапины и солнце, мечтанья и прорехи,
К вам, словно в безмятежность, вернулась я опять.
В речушке по колено с племянником-чертёнком
В привязанную банку на хлеб ловлю мальков…
Речушка и орешник – так ярко и так звонко!
Кузнечики и небо – так чисто, высоко…
В прохладном тихом доме вздыхают половицы,
В углах – воспоминанья о бабиных руках,
О фартуке тряпичном, о седеньких косицах,
О молодой картошке и вкусных пирогах.
Огромная перина весь мир, пожалуй, вместит.
И, засыпая, вспомню я бабины слова:
«Спи на новом месте – приснись жених невесте»,
От запаха герани кружится голова.
А после – заскучаю по городу и шуму,
По сумрачным подъездам – дворцам влюблённых пар.
Уеду, чтобы в парке нет-нет, да и подумать:
«А лес в деревне лучше, куда живей, чем парк».
Это было написано ещё до развала всего. Сейчас деревня уже не та.
Как-то мы повезли детей в Петродворец, и я долго и упорно искала фонтан с утками и собакой, который произвёл на меня впечатление гораздо большее, чем Самсон, когда я была девочкой. Нашла. Облезлых уток и жалкую собаку. Мне было грустно – я потеряла свою детскую сказку.
Поэтому я больше не приезжаю в деревню своего детства.